Автор: Red_John
Бета: -
Размер: мини, 2459 слов
Пейринг/Персонажи:
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: По заявке На-самом-деле-Гость: Сонгфик, на песню Suzanne Vega - In Liverpool
читать дальшеПишет На-самом-деле-Гость:
09.03.2014 в 09:20
Тут мне просто кусочек картины видится. Рафаэлло умер, и на почве этого Тик Так немного сошёл с ума. Его держат в госпитале имени святой Пастилы, здание древнее, с колокольней. И каждое утро начинают звонить колокола. Это Тик, всеми правдами и неправдами выбравшийся из палаты, добрался до колокольни и теперь отчаянно звонит, словно пытаясь дозваться кого-то. Верёвки вздёргивают его тощее тельце на полметра вверх, ладони Тика покрываются волдырями от грубых верёвок, он рыдает навзрыд, только из-за звона его голоса не слышно, только видно красное от натуги и слёз лицо. А Дирол стоит у входа в башню, и сердце его сжимается от вида мальчика. И Дирол каждый раз не решается его остановить.
Примечания автора: Песня, как мне показалось, очень хорошо описывает происходящее с точки зрения Тика - а в фике, скорее, у меня снова акцент на то, как видит это Дирол. Так что они взаимно друг друга дополняют, как я надеюсь)
И - да, с заказчиком в итоге договорились обойтись без госпиталя)
Дисклеймер: Конфеты и марки принадлежат своим правообладателям.
Предупреждения: -
читать дальше***
Европа встречает их гораздо лучше, чем Диролу представлялось. Признаться, Дирол думал с ужасом обо всей той антисанитарии, которая ожидает их в этом путешествии, но, на самом деле, не так уж всё и плохо: улочки узкие и довольно чистые, аптеки встречаются едва ли не на каждом углу, больных чумой (которая у Дирола всегда в ассоциативной памяти неразрывно была связана с Европой) нигде не видно. Конечно, они избегают чересчур больших и известных городов, вроде Парижа и Лондона, потому что там всюду туристы, а Дирол видит в туристах чистое зло, способное уничтожить здоровье его подопечного одним-единственным выдохом в лицо. Сказать по правде, люди Диролу не нравятся вообще, особенно, когда они собираются толпами.
Он бы и думать не захотел об этой поездке в какое-нибудь другое время, при других обстоятельствах. Диролу было спокойно и комфортно в своём городе, в своей больнице, в своём кабинете, где он проводил практически все дни напролёт, как улитка в раковине. Но вот Тику просто необходима была смена обстановки. И Дирол сдался: бросил все свои дела, что делал всего пару раз в жизни, при срочных обстоятельствах, оставил клинику на попечении многочисленных заместителей, взял Тика в охапку – и отправился с ним в самовольный тур по Европе, благо, денег на его счету накопилось за годы работы немало: зарабатывать он умел, а тратить – нет.
Ещё Дирол думал, что придётся ежедневно следить, как бы подопечный не получил пищевого отравления. Все эти открытые кафе, соблазнительно пахнущие недоступными аллергику и диабетику Тику блюдами, фаст-фуд, тележки предприимчивых торговцев хот-догами и шаурмой, катающиеся туда-сюда по улицам… Но Тик его удивляет: он глядит на еду – на всю еду, не только на ту, что ему нельзя – отрешённо и как-то равнодушно. Вообще ест исключительно тогда, когда Дирол теряет терпение и угрожает кормить его глюкозой внутривенно. Да и тогда – едва-едва пробует свою порцию, жуёт старательно, но без всякого энтузиазма, и, не осилив и половины тарелки, говорит, что наелся. Его лицо, и так далеко не образец здоровья, с каждым днём заостряется всё больше, Тик весь осунулся, как бывало с ним только в самые тяжёлые периоды обострений. Мало того – так ещё и эти чернильные круги у Тика под глазами не дают Диролу смотреть на него спокойно. И иногда, при взгляде на него, у Дирола появляется кощунственная для врача мысль о том, что уж лучше бы Тик Так, право слово, объедался шаурмой и зарабатывал язву прочими недозволенными продуктами – может, пищевое отравление хотя бы ненадолго вытянуло его из того безрадостного состояния, в котором он пребывал.
В Ливерпуле пасмурно, когда они приезжают туда. На улицах – раннее утро, серое и тоскливое; остальной город будто бы ещё не проснулся. Первый экскурсионный автобус, в который они садятся, почти пустой: на заднем сидении полудремлет благообразная старушка, а через проход от них сидит, хмуро уставившись в окно и отгородившись от мира наушниками, какой-то андрогинный неформал – вот и все пассажиры. Тик тоже смотрит в окно – безучастно, без всякого выражения. Он снова не спал ночью, Дирол знает, потому что не мог уснуть и сам: Тик что-то бесконечно шептал в темноте их одного на двоих купе в поезде, тянул вверх белые руки, будто пытался до кого-то дотронуться, а потом – когда, видимо, дотронуться всё же не удалось – вздохнул так горько, что у Дирола болезненно сжалось сердце. И долго ещё не отпускало.
Они проезжают старинную городскую ратушу, знаменитый клуб «Cavern», где впервые дебютировали однажды «The Beatles», строгий Сент-Джордж-Холл, горделивое здание Кьюнард-билдинг, похожее на итальянское палаццо, и бесконечное количество музеев. Тик остаётся безразличным ко всему – ровно до тех пор, пока они не останавливаются возле Ливерпульского собора, и экскурсовод говорит:
- А это – один из самых больших соборов мира. Проект создавал архитектор сэр Джайлс Гилберт Скотт, который также придумал дизайн легендарной британской телефонной будки. Со стометровой колокольни открывается роскошный вид на город. Между прочим, ходит легенда, что тот, кто позвонит в колокол на башне, сможет быть услышанным даже на небесах.
И Тик Так на этих словах вскидывается, и в его потускневших глазах вспыхивает и гаснет болезненно-острая искра. Дирол сжимает зубы и отворачивается от него, нарочно внимательно разглядывая собор. Ему не хочется смотреть на Тика сейчас – просто потому, что он не знает, сколько ещё выдержит всё это.
Три месяца назад в автокатастрофе погиб Рафаэлло. Он как раз ехал от брата, и он был, вероятно, в весьма растрёпанных чувствах, потому что они с Тиком только что крупно поссорились. На глазах Дирола, Тик Так, обычно тихий и улыбчивый, вдруг начал ни с того ни с сего кричать на брата и со слезами обвинял его в том, что Рафаэлло, якобы, только рад был бы, если Тик так никогда и не поправится, потому что в ином случае наверняка станет мешать его жизни. Рафаэлло слушал его молча, ошалело моргая, и попытался даже воззвать к логическим доводам – но Тик был в истерике, на которую сам себя накрутил, и не хотел ничего слушать. Рафаэлло уехал. И то ли вся эта ссора послужила причиной его невнимательности на дороге, то ли что-то ещё – но завернувший из-за угла грузовик он, как бы там ни было, по всей видимости, просто не успел заметить.
С тех пор Тик сам не свой: разумеется, он во всём винит исключительно себя.
И ладно бы только это – но есть кое-что, что Дирола очень, очень беспокоит, как будто мало было обычной в таких случаях депрессии.
Всё дело в том, что Тик, кажется, понемногу сходит с ума.
В первый раз, когда Дирол это заметил, они ещё пока никуда не собирались ехать. Они прогуливались в больничном саду, и вдруг Тик замер, и его расфокусированный взгляд прочно укрепился где-то поверх плеча доктора. Дирол несколько раз оборачивался, недоумевая – но в саду, кроме них, никого в тот час не было. Потом это повторялось всё чаще и чаще, и Тик окончательно потерял сон и аппетит. Несколько раз Дирол, совершая ночной обход больницы, слышал, как Тик с кем-то говорил, кого-то слёзно упрашивал, после чего задушенно плакал в подушку. Дирол спрашивал:
- Тебя кто-нибудь обижает здесь?
Тик отмалчивался и мотал головой, и снова задерживал взгляд на пустом пространстве за спиной доктора. Дирол пытался не придавать этому значения (потому что Тик был тем единственным пациентом, в психическом здоровье которого Дирол был абсолютно уверен – до сих пор), пока однажды Тик не сказал ему нечто такое, отчего у него – у солидного врача со стажем, общепризнанного циника и скептика – поднялись дыбом волосы на затылке:
- Знаешь… он приходит ко мне не только с тобой. Иногда – один. И чаще всего ночью.
У Дирола медленно поползли мурашки по спине от его тона и от странного выражения, застывшего в глазах – смеси отчаяния, печали и нервной паники.
- Кто приходит? – спросил он севшим голосом. – Тик? Кто к тебе приходит?
Тик улыбнулся ему бледной, безжизненной тенью своей обычной улыбки, смотревшейся на его исхудавшем лице как-то жутковато.
- Раф, - ответил он просто, как будто было чем-то само собой разумеющимся. – Мой брат. Он и сейчас… стоит рядом с тобой. Ты его разве не видишь? Только он никак не даёт мне себя коснуться… и молчит. Он всегда молчит, доктор. Почему он молчит?..
Таким образом, они оказываются в Европе, потому что Дирол, скорее, готов подвергнуть Тика опасности подхватить какую-нибудь новую болезнь в букет ко всем старым – готов бросить клинику на неопределённый срок, и это тоже говорит о многом – чем признать, что Тику, возможно, требуется помощь не врача общей практики, а квалифицированного психиатра. Но это легко объяснить: Дирол боится. Боится, что Тика накачают лекарствами, которые погубят его живой ум и цепкую память; боится, что лекарства не помогут; боится, что Тика запрут в лечебнице для душевнобольных, где тот вполне способен будет умереть от тоски. Боится, что Тика отнимут у него, и что кто-то другой не сумеет о нём позаботиться. Боится его потерять.
Он хочет его защитить любой ценой, даже если это не профессионально.
Он хочет его спасти.
В Ливерпуле, после экскурсии, Дирол заходит в аптеку, а Тик Так остаётся возле витрины книжного магазина, обещая, что подождёт здесь. Дирол знает: Тик не любит аптеки и запах лекарств, наполняющий их изнутри – просто потому, что в этом запахе, пожалуй, заключается вся его жизнь. Дирол говорит, что вернётся через пять минут, наказывает, как строгая мамаша, не разговаривать с незнакомцами, не принимать от них никаких подарков, не околачиваться возле подозрительных на вид чёрных пакетов и, желательно, не вдыхать слишком глубоко вредные выхлопы, которых поблизости нет и в помине – город всё ещё спит. Тик послушно кивает, как заведённая куколка.
Когда Дирол возвращается, Тика уже нигде нет. Только что стоял здесь – и уже пропал из виду.
Дирол сбивается с ног, разыскивая его. Он забегает в книжный, потом ещё в десяток ближайших магазинчиков. Спрашивает прохожих, не видели ли они тощего беловолосого мальчика, похожего на заморенную голодом бледную поганку – в вопросе прорывается испытываемое им раздражение, но люди смеются над этим описанием и пожимают плечами: нет, никто не видел такого, извините, сэр, ничем не можем помочь. Дирол пытается дозвониться до Тика, но тот, как назло, почти никогда не берёт трубку – сейчас и подавно. Зачем ему, спрашивается, вообще нужен телефон, если он им, чёрт возьми, не пользуется? Дирол сердится и думает: «Я найду этого маленького паршивца и надеру ему уши, честное слово. И если он опять провалится в открытый люк – вытаскивать не стану! Хватит с меня! Пришла ему пора узнать, что, если он так любит приключения – придётся рано или поздно отвечать за последствия, и я тут ни при чём.»
Нет, неправда, на самом деле он думает: «Хоть бы с ним ничего не случилось.»
Кто знает, куда может увлечь доверчивого мальчишку мёртвый брат?..
Над городом разносится колокольный звон. Лишённый всякого ритма, громкий и надоедливый, он мешает Диролу думать.
Дирол ловит такси, собираясь вернуться в гостиницу и подождать Тика там.
Но вдруг, уже усевшись в такси, хлопает себя по лбу, осознав, что колокол всё ещё звонит, а до полудня, тем временем, ещё целых два часа. И вспоминает слова экскурсовода про колокольню. Говорит водителю сменить направление – к Ливерпульскому собору.
Колокол до сих пор звонит, когда он буквально выскакивает из машины возле собора. Дирол щурится тревожно, пытаясь рассмотреть в затерявшейся среди серых облаков вышине белую фигурку на вершине башни – конечно же, безуспешно. Однако люди здесь оказываются более отзывчивыми. Они любезно отвечают: да, сэр, наверху – мальчик, которого вы ищете. Это он звонит. Некоторые недовольно спрашивают: как его туда только пустили, такого неуравновешенного? От звона у Дирола болит голова, и многие туристы, видимо, его мнение разделяют.
Не помня себя от беспокойства, Дирол буквально взлетает вверх по лестнице. Эта самая лестница ему кажется совершенно бесконечной. В голове у него – целый ворох самых разнообразных ужасающих картин, и самую страшную из них, самую жестокую, Дирол видит перед глазами как живую: Тик Так, плачущий, вздёргивающий раз за разом грубую верёвку колокола, повисающий на ней всем своим хилым телом, зовущий кого-то, кто уже не мог его услышать – особенно сквозь этот чёртов заполняющий собой всё пространство звон, куда там мёртвым, даже живые мало что смогут разобрать, начни они разговор вблизи – и затем слепо бросающийся вслед за своим призраком вниз, с высоты ста метров, прямо на вымощенную фигурной плиткой площадь перед собором.
«Если это и правда ты, Рафаэлло, - думает Дирол со злостью, задыхаясь от бега и долгого подъёма. – То ты оставишь своего брата в покое, наконец! Он не заслужил всего этого! Он только маленький глупый ребёнок, который хотел немного любви от своей семьи!»
Чёрт! Что за ересь в голову лезет, уму непостижимо. С другой стороны, Дирол готов сейчас поверить хоть в летающего макаронного монстра, если это поможет.
И звон нарастает, и ещё больше, ещё громче, от него уже гудит в ушах, и зловеще обещает заскочить в гости мигрень, старая знакомая, и источник звона всё ближе…
…а потом он просто прекращается.
Дирол не сразу осознаёт отсутствие этого раздражающего звука внутри гулкой башни. А осознав – замирает на секунду, сглатывает, внутренне готовясь к худшему. После чего возобновляет подъём, уже гораздо медленнее, будто бы ноги отказываются проходить оставшиеся ступеньки, и входит в звонарню.
Тик Так сидит, прислонившись к стене, и смотрит куда-то вдаль – в небо. Оказывается, пока Дирол был здесь, тучи успели понемногу разойтись, и теперь среди серой пелены тут и там виднеются золотые солнечные просветы. Один из таких просветов направлен прямо в окошко звонарни.
Тик поднимает голову, когда чувствует присутствие Дирола. Он улыбается, хотя его нос, глаза и щёки существенно покраснели от слёз. Кожа на внутренней стороне ладоней у него слегка содрана толстым колокольным канатом – хорошо хоть, не до мяса.
- Привет, - говорит он хрипло, голос у него, очевидно, сорван к чертям.
Дирол пару мгновений размышляет – а не сошёл ли уж он с ума за компанию, и, быть может, видит теперь не самого Тика, а только его призрак? Чушь, конечно – но он всё равно подходит к краю площадки и со всем возможным хладнокровием, на которое сейчас способен, глядит вниз. Там, внизу, площадь, местами залитая солнцем, пёстрые группки людей неспешно движутся прогулочным шагом, оттуда долетают вспышки фотоаппаратов. Нигде не наблюдается, вроде бы, кровавого пятна на мостовой, вокруг которого непременно обозначилась бы суета.
Что ж… значит, можно наконец-то перевести дыхание.
Тик удивлённо поднимает брови, когда он поворачивается к нему:
- Дирол, ты что… думал, я прыгну?
Дирол не отвечает. Подходит ближе, ощупывает его привычно на предмет каких-нибудь повреждений, трогает ему лоб и проверяет зрачки. Внутри он старается унять всё ещё заходящееся в истерике сердце.
- Дирол, - Тик берёт его лицо в свои ладони. Снова улыбается, глядит серьёзно. – Я бы так с тобой никогда не поступил. Я теперь… знаю, каково это. Лучше, чем мне хотелось бы… Прости меня, ладно? За то, что я убежал. Я должен был попасть сюда, а ты бы не отпустил. Прости меня, пожалуйста. Я так больше не буду делать. Обещаю.
Дирол молчит ещё какое-то время. Помогает Тику подняться. Говорит сухо:
- Ты меня до инфаркта чуть не довёл, бестолочь окаянная.
Потом он обнимает его – порывисто, крепко, отчаянно – и отпускает так же быстро, чтобы Тик не догадался, до какой степени напугал его. Тик берёт его за руку и переплетает с ним пальцы, и вновь смотрит в небо снаружи башни.
- Всё кончено, - произносит он тихо, и в его надорванном голосе – светлая печаль, такая не похожая на все эти мучительные тоскливые дни, что были до этой башни. – Я позвал его, и я попросил у него прощения. И попрощался с ним. Раф сказал, что всё в порядке. Что он любит меня. И исчез… я не думаю, что он вернётся.
- Это хорошо, Тик, - нет таких слов, которые могли бы выразить испытанное Диролом облегчение, так что он даже не пытается их подобрать.
- Да. Хорошо.
Они молчат ещё минуту. Тик первым делает шаг к лестнице, не отпуская его руки – ему никто бы и не позволил отпустить, пусть теперь знает. Они начинают спуск, погружаясь в прохладный полумрак башни. У одного из окон Тик останавливается, поворачивается к Диролу лицом и говорит:
- Послушай, я проголодался. Я видел такую замечательную пекарню по пути…
Дирол вздыхает. Его внутренний доктор где-то там, в глубинах сознания и подсознания, наливает себе воображаемый коньяк и готовится станцевать короткую, молниеносную джигу – хорошо, что этого никто и никогда не увидит.
- Посмотрим, - ворчит он по привычке. – Если у них найдётся меню для диабетиков, может, и заглянем. Я сам тут на нервной почве скоро язву заработаю. Вместе с тобой.
В Ливерпуле – чудесное воскресное утро.
Европа, думает Дирол, совсем не так уж плоха.
Название: «О весне и мандаринах (и немного об одиночестве)»
Автор: Red_John
Бета: -
Размер: мини, 3782 слов
Пейринг/Персонажи: Тик Так/Дирол, Орбит, Милка
Категория: джен, можно углядеть намёк на преслеш)
Жанр: повседневность, подразумется романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: По заявке На-самом-деле-Гость: Сонгфик, на песню Suzanne Vega - Tom's diner
читать дальшеПишет На-самом-деле-Гость:
09.03.2014 в 09:20
Для меня это как рассказ от лица Дирола, как он сидит на работе, люди мимо него приходят и уходят, встречаются, любят друг друга, а его это движение никак не касается, он как скала, торчащая посреди реки. И только Тик видит его и общается с ним, любит его.
Дисклеймер: Конфеты и марки принадлежат своим правообладателям.
Предупреждения: -
читать дальше***
Дирол снял очки и потёр переносицу. Гора бумаг на его столе, как ему казалось, ничуть не уменьшилась за день, хотя он сидел сегодня за ними с самого утра. В самом деле, откуда их столько в середине недели? Он сегодня даже обход сделать ежедневный не успел по больнице. Документов накопилось столько, что они, похоже, уже начинали мутировать, оживать и превращаться в постепенно в бюрократического монстра, грозящего сожрать его целиком. Дирол чуть сдвинул всю эту кипу в сторону, надеясь докопаться до поверхности стола: беспорядок раздражал его, но разобраться с ним прямо сейчас возможности не имелось. Там, под кипами отчётов, жалоб и объяснительных, внезапно обнаружился некий позолоченный прямоугольник – и прежде, чем он успел в него как следует вглядеться, в дверь постучали.
В кабинет просочился Орбит. Его открытое обычно, дружелюбное лицо так и светилось на данный момент хитростью, которая, как тот думал, наделяет его этаким флёром загадочности – на деле же всего лишь позволяла читать его, как открытую книгу. Дирол вздохнул. Он знал, что сейчас последует.
- Шугафри, - сказал он строго. – Ещё только четыре часа. Твоя смена заканчивается в семь. Я тебя никуда не отпущу, имей совесть.
Орбит невинно захлопал разноцветными глазами:
- Но, шеф! Видишь ли, у моей престарелой бабушки пропала собака, и, э-э, она очень волнуется, и я должен…
- Твою «бабушку» зовут Ментос, ей двадцать три, и вчера вы целовались с ней прямо в приёмной, едва не вызвав сердечный приступ у заглянувшего туда старичка из неврологического, - перебил Дирол сухо, показательно взмахнув очередной жалобой. – Ты совершенно не умеешь врать, смирись с этим. Знаешь, обычно меня личная жизнь сотрудников не волнует, но это уже третий раз на неделе. И сегодня только среда, что весьма показательно. Всему есть предел.
Орбит покаянно опустил голову, продолжая при этом с надеждой посматривать на начальство исподтишка. Присел на край стола, наклонился к главному врачу доверительно и решил избрать другую тактику:
- Дирол, ну… она обещала мне романтический ужин сегодня. И я бы хотел купить ей подарок. Ну, ты же понимаешь, - и он выразительно задвигал бровями.
Дирол протёр очки, нацепил их обратно на нос, чтобы не щуриться подслеповато в лицо лучшего друга. Нахмурился и твёрдо сказал:
- Нет, Орбит. Не понимаю. И ужин, и подарок – всё это вполне подождёт до семи.
Орбит фыркнул и слез со стола, несколько разочарованный, видимо, в своёим искусстве убеждения. Он знал: если уж Дирол сказал, что не отпустит, то дальнейшими попытками его разжалобить можно себя не утруждать.
- Если бы у тебя только была девушка, дружище… - проворчал он недовольно. – Или хоть домашний питомец, блин! Неужели тебе действительно не к кому спешить домой? М-м? Пыльные книги в духе «Как стать совершенным занудой»? Кактусы, которые ждут-не дождутся поливки?
Дирол нахмурился ещё больше. У него не было кактусов, зато имелись аквариумные рыбки, которых недавно посоветовал завести штатный психолог, чтобы справляться со стрессом. Рыбки были неприхотливы, молчаливы и довольно чистоплотны, внимания много не требовали – хвостом, конечно, не виляли при виде него, зато и регулярные поздние возвращения согласны были терпеть сколько угодно, лишь бы он не забывал сыпать им корм дважды в день и чистить аквариум раз в месяц.
- Орбит…
- Ладно-ладно! – тот вновь заулыбался беспечно, поднял руки вверх ладонями и попятился к двери. – Умолкаю, о мой господин, о суровейший из суровых. Ваш покорный раб пошёл горбатиться дальше, пока солнце ещё высоко. Кстати, про солнце! – он обернулся у самой двери, уже схватившись за ручку, и возмутительно подмигнул. – На ресепшне сказали, что звонила твоя поклонница, снова спрашивала тебя. Пригласи её на свидание наконец, мистер сердцеед!
С этими словами, не дав Диролу ответить, Орбит проворно выскочил в коридор. Дирол закатил глаза к потолку: отчего-то он совершенно не сомневался, что тот всё равно опять смотается с работы пораньше, только на этот раз – без его разрешения. Медсёстры обожали молодого обаятельного хирурга безмерно и готовы были хоть целыми днями его покрывать его выходки.
Это у Орбита было ещё со времён их совместной ординатуры. Дирол хорошо помнил, каково это: «Дирол, у меня друг из универа приехал, зовёт пива выпить, прикрой меня», «Дирол, мы тут собрались с мужиками на футбол, скажи там, что я заболел», «Дирол, я хочу назначить пациентке свидание, подыграй мне», «Дирол, у нас небольшой междусобойчик тут намечается, возьмёшь моего пациента себе пока?», «Дирол, давай поменяемся дежурствами, тебя же всё равно никто не ждёт в праздники, а у меня родственники, друзья, и вообще…» И Дирол прикрывал, и подыгрывал, и брал под свою ответственность тех, на кого у Орбита времени не хватало, и без споров менялся дежурствами, и оставался в больнице на все праздники и выходные, если это требовалось – благодаря чему, в основном, и удостоился от Орбита звания лучшего друга. У Орбита бы насыщенная личная и социальная жизнь… а у Дирола была, в общем, работа. Ну – и рыбки теперь, да.
Он вгляделся в глянцевый прямоугольник золота на столе. Это оказалось приглашение – Марс просил бывшего одноклассника придти на его свадьбу. Просил, впрочем, не слишком сердечно: имя Дирола было просто вписано в пропуск, самому же Диролу не поступило ни звонка, ни хотя бы уведомления по электронной почте. Дирол не возражал: он всё равно не очень-то общался с одноклассниками даже в школе,что уж было говорить про нынешние времена, когда общение и вовсе сократилось до профессиональной необходимости. Да и Марс теперь заделался важным бизнесменом, а Дирола вспоминал разве что потому, что проходил как-то в его клинике обследование по старому знакомству. В клинике же и повстречал будущую невесту.
«Все с ума посходили с этой весной, - подумал Дирол, убирая приглашение в стол. Идти на свадьбу было решительно не с кем, а одному, вроде как, на подобные мероприятия заявляться было не принято. Да и зачем? Никто его на самом деле там не ждал. – Орбит с его ужинами романтическими и поцелуями в приёмной. Медсёстры, закрывающиеся в подсобках с санитарами и зелёными интернами. Пациенты, - он ассоциативно вспомнил о «поклоннице», упомянутой Орбитом. – С врачами флиртуют напропалую. Марс – и тот женится. Никак от него не ожидал! Хотя Баунти, безусловно, девушка более чем достойная…»
Так он размышлял, сражаясь с порождением бюрократического Ада, и время понемногу близилось к семи. Дирол подумал, не совершить ли всё же напоследок обход, но он чувствовал себя для этого слишком уставшим, так что решил только зайти в палату к Тик Таку – самому частому пациенту клиники, которому, если бы за него и так не платили щедрые богатые братья, можно было бы даже сделать скидку за лечение, как постоянному посетителю. Тик улыбнулся при виде него:
- Доктор! А вы сегодня поздно. Я думал, уже не заглянете.
«Надеялся, что не загляну,» - поправил про себя Дирол по привычке, поскольку у большинства пациентов эту надежду просчитать было довольно легко.
Дирол огляделся. Тику опять кто-то притащил целый пакет мандаринов. Убить мало мерзавца, который снабжает ими мальчишку, подумалось Диролу: Тик мандарины мог лопать килограммами, несмотря на то, что у него на них имелась жесточайшая аллергия. Дирол их, конечно, отбирал, да толку мало.
- Не раздавайте их персоналу, - Тик рассмеялся, ничуть не возражая, когда Дирол изъял пакет. – Съешьте сами, доктор. Ради меня.
- Взяток не беру, - хмыкнул он в ответ.
Но мандарины домой всё-таки забрал.
Дома рыбки выразили минутную радость по поводу корма, полученного из его рук. За окном всю ночь устраивали концерты кошки со всех дворов – у них был законный март.
«Весна, - думал Дирол, засыпая под непрекращающееся мяуканье. – Глупость какая. И ведь люди используют её как оправдание. Но на меня же весна не действует почему-то? Следовательно, сохранять разум важно в любое время. Кто-то должен оставаться хладнокровным и рациональным, иначе катастрофы не избежать.»
Вот только – почему же, интересно, этим «кем-то» всегда должен быть непременно он? Дирол не хотел об этом размышлять, но вакансия «сохраняющего разум», похоже, была не слишком-то желанна. Как профессия уборщика или сантехника: всем ясно, что существует нечто, что обязательно должно быть сделано, но, конечно же, почти каждый предпочитает, чтобы это было сделано не им. А кем-то другим.
В четверг Тику кто-то принёс целую коробку шоколадных конфет – вероятно, всё тот же неизвестный Диролу (доброжелатель, сказал бы кто-то) злопыхатель. И ещё пакет мандаринов. Дирол посмотрел на подарки так строго, что, будь они чуть более чувствительными, уже воспламенились бы и обратились бы в пепел прямо на месте.
- Это, доктор, вам, - Тик Так снова подарил ему солнечную улыбку. – За труды.
- Конечно, - Дирол повернулся к нему и грозно сверкнул очками. – Мне. За труды, значит. И ты, конечно же, вовсе не собирался это съесть до моего прихода.
- Не-а, - тот был сама невинность. – Как можно есть чужие подарки!
Вот так и получилось, что вечером после работы, покуда пациентов (и даже бумажной работы, что удивительно) сегодня было сравнительно мало, Дирол пил в своём кабинете чай с конфетами и мандаринами. Орбит, как ни странно, согласился разделить с ним «страшную участь» – Ментос сегодня развлекалась в клубе с подругами, и ему было пока некуда особенно торопиться.
- Тоскливая у тебя жизнь, дружище, - поделился вдруг Орбит, едва ли не целиком засунув себе за щёку конфету с ликёром. – Чего не отдал конфеты нашей новой симпатичной медсестре? Ей было бы приятно.
- Зарабатывать кариес и диабет – так самому, - у Дирола имелось своё понятие ответственности. – Нечего мне персонал травить.
Орбит проницательно на него взглянул.
- Ты знаешь, что я не это имею в виду.
- Знаю, - Дирол поморщился. – Ты предлагаешь мне домогаться моих же подчинённых? У тебя очень своеобразное понятие о трудовой этике.
Орбит вздохнул. Он был влюблён, и потому в последнее время разговоры с Диролом у него как-то не ладились: непонимание между ними было достаточно прочным ещё во времена юности, а уж сейчас и вовсе росло не по дням, а по часам. Как влюблённый (и как романтик, каковым он себя считал), Орбит теперь мыслил совсем по-другому.
- Ну, - спросил он чуть погодя. – А что насчёт твоей поклонницы, этой, как её там… Милки Крафтфудс? Я слышал, она довольно симпатичная.
Дирол покрутил в пальцах конфету, покрытую горьким шоколадом. Он не понимал, почему всё ещё не выбросил ничего из того, что Тику бесконечно приносили родственники, а он конфисковал. Вообще говоря, он ни разу не видел, чтобы Тик Так притронулся на самом деле хоть к одному из таких вот «гостинцев» сам – он часто украдкой ел то, что ему было противопоказано, но никогда – то, что успевал забрать Дирол. И каким-то образом «конфискованное» почему-то вполне подходило его вкусам.
- Я назначил ей встречу на завтра. И она не поклонница, Орбит. Хватит её так называть. То, что она хочет видеть лично главного врача и никому не говорит, в чём дело – ещё не признак того, что она непременно моя воздыхательница.
Орбит похлопал его по плечу, отчего Дирол едва не подавился злочастной конфетой.
- Вот в этом и заключается твоя проблема, друг мой, - наставительно произнёс он. – Ты сам отталкиваешь людей, потому что думаешь, что всем от тебя что-то нужно. И даже ни на секунду не допускаешь мысли, что можешь кому-то просто нравиться. А ведь ты можешь! Ты ещё не настолько стар, насколько себя ведёшь, внешне тоже не урод, да и деньги у тебя водятся. Завидная партия, можно сказать. Почему бы тебе не пригласить Милку на свидание? Держу пари, она не откажется. Развлечёшься, отдохнёшь. Одно свидание ведь ни к чему не обязывает. Понравится – позвонишь ей ещё, нет – ну и чёрт с ней, зато у тебя будет хоть один нормальный выходной. Только занудничай с ней поменьше и молчи загадочно, как ты умеешь – она и не догадается, что будни ты проводишь, как семидесятилетний старикашка.
Дирол не успел придумать остроумный ответ: Орбиту пришло смс-сообщение, и, прочитав его, хирург будто бы засиял изнутри. Мечтательная его улыбка не оставляла никаких сомнений в личности отправителя.
- Я это, - он засобирался, засуетился, слез со стола, на котором всё это время нахально сидел, набрал себе конфет в карманы халата. – Пошёл я, короче. Ментос передумала. Говорит, что соскучилась. Ух! – он счастливо зажмурился, подлетев к двери. – Дирол, ты себе не представляешь, как это здорово! Я до неё был таким раздолбаем – к каждой юбке цеплялся, а сейчас – только о ней и думаю!.. Ну, ладно, в общем, пока, не кисни тут, чувак. До завтра!
И, махнув на прощанье рукой, упорхнул.
Дирол остался один. Конфеты, благодаря Орбиту, уже почти закончились, а вот мандаринов ещё оставался целый пакет, да и чай он заварил в куда больших количествах, чем мог бы выпить один. Мигнул и снова включился свет: в больнице были перебои с электричеством. Никому это, впрочем, не доставляло пока особых неудобств, судя по тому, что Диролу на это никто до сих пор не пожаловался. Он прислушался: нигде не было слышно панических воплей, рыданий или чьих-либо ругательств. Всё было тихо, насколько понятие тишины вписывалось в мерное рабочее гудение больницы.
Дирол взглянул на часы: похоже, скоро у больных объявят отбой и приглушат свет в палатах. Он опять засиделся допоздна, хотя чаепитие длилось не больше получаса. За окном было темно.
Он снял очки и устало откинулся на спинку кресла, невольно задумавшись о словах Орбита. В самом деле… когда у него в последний раз намечалось хотя бы подобие личной жизни? Всю его жизнь, сколько Дирол себя помнил, отношения с другими людьми давались ему как-то тяжело. Он всегда казался им странным, этаким чудаком, ботаником, помешанным на учёбе, может, даже карьеристом чуть позже, хотя всё, чего он хотел – это как можно более качественно исполнять свой врачебный долг. Когда кто-то, обладающий достаточным энтузиазмом, пытался наладить с ним общение, рано или поздно эти попытки всё равно прекращались, потому что очень мало кто мог выдержать давление Дироловой серьёзности. Постепенно и сам Дирол стал людей немного сторониться, зная, что ни они в нём, ни он в них ничего нужного для себя не найдёт, и сейчас это каким-то образом стало для него совершенно нормальным.
Но, возможно иногда… немного легкомысленности не помешало бы?
Собственное одиночество устраивало Дирола чуть более чем полностью – тогда, когда он о нём не думал. Он действительно любил свою работу, хоть и говорил большую часть времени, что ненавидит её. И проводил практически все дни в этой больнице, за стенами которой не имелось для него, в общем-то, ничего настолько же важного. И он справедливо полагал, что вряд ли кто-то согласится делить его с работой, как с любовницей, которая даже, скорее, как жена для него, ревнивая и эгоистичная.
Просто порой, помимо этой вечной спутницы жизни, с которой непросто было поговорить по душам, Диролу хотелось бы, чтобы рядом, время от времени, был кто-нибудь ещё. Кто-нибудь живой (и, желательно, не рыба).
А может быть, это всё-таки влияла на него всего лишь проклятая весна.
Милка пришла, как и было назначено, в пятницу утром.
- Доктор! – её выкрашенные в нежно-сиреневый цвет волосы были сегодня распущены и струились по плечам, вопреки обыкновению, и ей удивительно шло это светло-жёлтое платье, которое так контрастировало с её обычными фиолетовыми нарядами, перепачканными в краске. – Наконец-то вы смогли уделить мне время! Обещаю, надолго я вас не задержу, - она застенчиво улыбнулась. – Я же знаю, вы человек занятой.
Милка с пару месяцев назад лежала в клинике на карантине в инфекционном, и очень, помнится, переживала, что её бросил парень прямо перед госпитализацией. Как всякий художник (и как крайне чувствительная молодая девушка), она была чересчур уязвима к подобным вещам, так что Диролу приходилось тогда подолгу вести с ней вечерами наполовину философские беседы, чтобы она и думать забыла терзаться из-за подобных глупостей. Вообще-то, это была работа психолога, да и в инфекционном отделении Дирол бывал не так уж часто, потому что там были свои законы и порядки – но Милка нравилась ему, она была умной, творческой и обладала огромным потенциалом, так что Диролу было не жалко времени, потраченного на эти беседы. Потом она выздоровела – и вроде как о нём забыла, правда, с прошлой недели вдруг объявилась и снова и зачем-то стала активно искать с Диролом встречи, вот только до этого всё неудачно попадала на те дни, когда Диролу было ну совершенно некогда.
- Здравствуй, - он кивнул и чуть улыбнулся тоже. – Рад тебя видеть, Милка. У тебя всё хорошо?
Может быть, подумал Дирол, её и впрямь следует куда-нибудь пригласить. Хотя бы просто попить вместе кофе и поговорить, как прежде, о чём-нибудь отвлечённом – а то он такими темпами, пожалуй, и в самом деле может скоро превратится в старика, единственным общением которого станут короткие пятиминутные посиделки с Орбитом в перерывах между работой и его свиданиями (да и то, наверное, скоро и лучший друг перестанет за него цепляться, и работа просто поглотит его целиком).
- Чудесно! – сияющая, она опустилась в кресло напротив, и её воздушное платье быстро взлетело и опало при этом движении. – Вы не представляете, насколько! Я хотела поблагодарить вас. Вот, - она достала из сумки на плече конфеты и бутылку коллекционного вина и замотала головой, увидев его неодобрительный взгляд. – Нет-нет, я это обратно не возьму, это самое меньшее, что я могу для вас сделать после того, как вы помогли мне тогда! У меня был не лучший период в жизни, но вы меня так поддержали. Благодаря вам я стала больше верить в себя, доктор!
Вероятно, в таком случае приглашение распить это вино вместе после его смены, пожалуй, не прозвучит слишком самонадеянно? Разволновавшись, Дирол пригладил короткие волосы, поправил галстук, который сегодня специально ради этой встречи нацепил на себя и в котором теперь чувствовал себя неуютно. Боже, он так давно не был на свидании, что, наверное, и забыл уже, как это делается. Но весна располагала к безумствам, и, возможно, стоило поддаться ей хотя бы разок…
- И знаете, - продолжала тем временем Милка, не подозревавшая о его метаниях. – Я уверена, что только благодаря вам я не опустила руки. Я встретила кое-кого… и, знаете… вообще-то, это ещё секрет, но… - щёки её зарделись румянцем. – Я хотела рассказать вам эту новость первому, потому что это и ваша заслуга тоже.
Затем она положила руку себе на живот, ещё не заметный под лёгким платьем, и с безмерно счастливой улыбкой провозгласила то, о чём Дирол догадался секундой раньше:
- Я жду ребёнка.
Дирол откинулся на спинку кресла.
- Я очень за тебя рад, Милка. Это замечательно, - сказал он совершенно искренне и улыбнулся.
Он не чувствовал себя разочарованным или, Боже упаси, ревнующим. В конце концов, Милка была прекрасной девушкой и заслуживала самого лучшего в жизни – а он всё равно уже привык к подобному.
Да и потом, это ведь была не первая и не последняя его весна.
В субботу он решил провести выходной дома, с книгами и телевизором. А в воскресенье в больнице неожиданно случился полнейший аврал из-за массового отравления питьевой водой – в реку кто-то слил токсичные отходы, и больше половины города, несмотря на всяческие домашние фильтры для воды, слегло буквально за пару часов. Первые пострадавшие попали в больницу в пять утра – Диролу позвонили и выдернули его из постели, где он досматривал десятый сон, и, как оказалось, не зря, потому что к полудню в больнице уже остро ощущалась нехватка рук и мест для больных.
Более-менее успокоилось всё только к ночи, когда власти наконец предприняли какие-то меры безопасности, и приток больных сократился до приемлимого. Валящийся с ног – бегать сегодня пришлось много и практически беспрерывно – Дирол зашёл в свой кабинет и рухнул за стол, массируя отдающие глухой болью виски. И только через минуту или около того заметил неладное.
Все документы на его столе, которые он со среды так и не привёл в порядок, были тщательно рассортированы и разложены в аккуратные стопки. На освобождённом от бумаг пространстве приютился мандарин, под которым обнаружилось две записки, наспех начерканные на вырванных из блокнота листах.
Первая сообщала: «У вас очень красивые глаза, доктор. Я их сегодня увижу?»
Вторая же, принесённая, видимо, позднее первой, виновато извинялась: «Простите… Не хотел беспокоить. Мне рассказали, что сейчас творится. А я тут со своими глупостями… Так что я прибрался на вашем столе, чтобы у вас было меньше работы. Надеюсь, вы не разозлитесь на меня за это. Хорошего дня, отдохните, пожалуйста, как следует!»
Дирол вглядывался в эти записки, пока у него не заболели глаза – теоретически, «красивые», хотя он ни капли в это не верил. Потом он глубоко вздохнул и поднялся из-за стола, захватив «улики». И направился к единственному человеку, которому он мог понадобиться в это время не как врач, а как… как кто-нибудь другой.
Тик Так не спал. Он лежал в своей палате один: днём к нему подселили из-за переполненности больницы ещё одного человека (больше персональная палата не вмещала при всём желании), но тот, видимо, оказался шустрым малым и успел куда-то смыться – и Дирол не мог не понять хотя бы отчасти это желание провести ночь где угодно, но не в больнице. На тумбочке возле кровати Тика стояло блюдце, а на блюдце рыжел один из этих дурацких мандаринов, уже очищенных. В свою очередь, в мандарине, ловко втиснутая между неразделённых долек, таяла узкая разноцветная свечка из тех, что обычно втыкают в торт.
- Это что? – спросил Дирол рассеянно, указывая на свечу.
Тик улыбнулся ему и сел в постели. Он был, как будто, и правда по-настоящему рад его визитам.
- Это вместо торта.
- Тебе нельзя это есть. Тем более, с воском.
- Я знаю. Но торт мне нельзя ещё больше, разве нет? – Тик тихо рассмеялся, усаживаясь на кровати по-турецки. – Мне же нужно хоть как-то отпраздновать.
Дирол озадаченно моргнул.
- Отпраздновать, - повторил он, как заторможенный робот, ожидая подказки.
Тик вскинул на него глаза – зелёные, как молодая трава. Эти глаза были единственным ярким пятном в его облике, и оттого каждый раз ошеломляли Дирола так сильно и так глубоко. Там, в этой яркой зелени, жила Весна – больше, чем где-либо в городе, сейчас и всегда.
- У меня День рождения… Я вчера думал, что вы зайдёте, и я приглашу вас сегодня посидеть со мной, а вас не было. Я… скучал по вам. Поэтому оставил записку – а сегодня понял, что у вас и так много дел, и оставил другую, пока вас не было.
- Ох, - Дирол потёр лоб и медленно сел на стул, подтянув его предварительно поближе к кровати. – Да. Точно. Поздравляю.
Он огляделся. Мандарины в наличии имелись, а вот какие-либо другие подарки – нет. Вообще, работники больницы Тика любили, практически как всеобщего приёмного сына, но сегодня все были слишком заняты, чтобы уделить ему внимание. Снаружи палаты больница всё ещё гудела разбуженным ульем, но внутри было тихо и почти уютно. Хотя, наверное, это было всё-таки не самое лучшее место, чтобы праздновать свой День рождения.
- А что, твой брат сегодня не приходил? – спросил он, тщетно стараясь отделаться от мучительного чувства вины.
Тик выглядел удивлённым:
- Раф ко мне уже недели три не приходил, он в Италии, по делам. Только звонил сегодня, поздравлял.
«В Италии, - подумал Дирол. – Три недели… постойте-ка!»
- Кто тогда тебе эти дьявольские фрукты вечно приносит? – нахмурившись, он вновь обвинительно махнул рукой в сторону апельсина.
Тик улыбнулся опять. Он очень внимательно смотрел на Дирола.
- Миссис Нутелла из регистратуры. Они же вам нравятся, доктор? Эти «дьявольские фрукты»? – улыбка его была согревющей, лучистой. - Мне кажется, что да, но если нет – я больше не буду её просить покупать их.
Дирол с минуту смотрел на него в ответ, так же пристально. Он искал подвох, искал ответы – и не находил ничего конкретного; и всё же, всё же не находил и того, что могло бы обнаружить какой-либо скрытый смысл в словах Тика.
Но, в конце концов, ему надоело подозревать всех и вся, и он просто рассмеялся – беззлобно, открыто и расслабленно. У него ещё часа два назад закончилась рабочая смена, но он подумал, что больницу ему в эту ночь покинуть, похоже, всё равно не удастся: это был его второй дом, и тут, в отличие от дома первого, нормального – тут его кто-то, как выяснилось, действительно ждал.
конец?