Название: Дело было в "Красном Октябре"
Автор: Вольт
Бета: Линден
Размер: миди?
Пейринг/Персонажи:
Категория: слеш
Жанр: юмор, юст
Рейтинг: возрос до PG-13
Предупреждения: пионер!АУ
Размешение: где угодно, с этой шапкой
Перечитать снова))
— Вам бром в кисель сыпать или сами справитесь, своими... кхм... руками?
Ферреро Ронднуар — уже десять лет как товарищ Чернов — ненавидел ходить в детский лазарет. Во-первых, там пахло лекарствами, а во-вторых, там постоянно обитал Реанимацын. У него были золотые руки, въедливые глаза и очень-очень острый язык, который заведующий иногда мечтал укоротить.
А еще Дирол Анаферонович замечал то, что ему замечать не следовало бы. Правда, и Эдуард Чернов был не лыком шит.
— У вас, товарищ Реанимацын, снова Задохликов в лазарете? Вы ему, я смотрю, родной матерью стать успели, — бросил заведующий, невзначай окинув тяжелым взглядом больничные койки.
Лохматая голова Тик-Така быстро исчезла под одеялом. Тик-Так знал, что на лице его написано "ЭТО Я РАЗБИЛ ОКНО ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД"
Товарищ Реанимацын с каменным лицом протянул заведующему пачку успокоительного.
— Не злоупотребляйте, товарищ заведующий пионерским лагерем, — предельно вежливо сказал он и поправил одеяло Тик-Така, из-под которого теперь торчали бледные, незагорелые ноги.
— Снотворное у вас есть? — ненавязчиво намекнул Чернов.
Реанимацын загремел дверками шкафов.
— Во сколько новая смена приезжает?
Товарищ заведующий сверился с часами.
— Через три часа.
Взял протянутую Диролом упаковку таблеток и скрылся за дверью.
Голос Реанимацына еще доносился до него через полкоридора.
— Пластыри закончились, а они, не успев приехать, уже бьют коленки. Лучше бы стаканы так били, кретины... Задохликов! К тебе это не относится, хватит реветь! Открой рот, скажи "А!", закрой его и доешь суп!
Вожатый первого отряда детского лагеря "Красный Октябрь", Раф Конфеткин, мялся в дверях кабинета заведующего и с тоской осознавал, что ничего не изменилось. Он давно уже не пятиклассник Рафик, но рядом с Черновым им завладевала прежняя робость.
— Эдуард Ронднуарович... — начал Конфеткин и осекся под пристальным взглядом заведующего.
— Раф. Я же все знаю, — веско произнес Чернов.
Смутные детские воспоминания пронеслись в голове Рафа, и он торопливо поправил галстук. От волнения он не заметил, как недобро потемнели глаза его собеседника.
— Это не Михаил разбил окно, — безнадежно сообщил Конфеткин, приготовившись отстаивать правду до последнего. В конце концов, ему поручили целый отряд детей, и за этих детей он теперь нес ответственность.
— Допустим. Тогда кто?
— Не знаю, — признался Раф.
Заведующий в задумчивости постукивал тонкими пальцами по черной, лакированной столешнице. Раф завороженно следил за этим жестом. Молчание затягивалось.
— Вы... ждете от меня каких-то предложений? — осторожно уточнил он.
Чернов хмурился, и это не предвещало ничего хорошего.
— Естественно, жду. И не каких-то, а... педагогических, — после недолгой заминки, пояснил он.
Раф удивленно приподнял брови.
— Ты их воспитатель, ты утверждаешь, что окно разбил не Косолапов, но при этом назвать виновника не можешь, — Чернов смерил Рафа тяжелым взглядом. — И что ты предлагаешь сделать? Оставить без наказания всех, а об истории забыть? Дисциплина, Раф! Виновных нужно найти. Если ты считаешь, что справляешься с этим лучше остальных — потрудись найти мне виноватого. Если нет... — он сделал небольшую паузу, и по спине Конфеткина пробежал необъяснимый холодок, — ...если нет, то не лезь.
В кабинете повисла гнетущая тишина, будто речь шла не о детях, а, как минимум, о Холодной войне.
— Мы можем провести воспитательную беседу перед линейкой...
— Проводи, — Чернов налил себе стакан воды из графина. — Я посмотрю, что у тебя получится. Даже поприсутствовать могу.
Раф представил, как дети в ужасе прячутся кто куда при виде мрачной фигуры заведующего, и решительно отказался.
— Я думаю, что должен справиться сам и не утруждать вас. Это мелкие заботы, и...
— Моя работа состоит из таких забот, — сообщил Чернов. И вдруг посмотрел на Рафа так, что тот невольно сделал шаг назад. Что-то жутковатое было в его взгляде.
— Вот ты, Конфеткин, уже вожатым стал...
Раф машинально заметил, что его назвали по фамилии, и почему-то напрягся.
— Вожатым стал, а про стенгазету так и не вспомнил, — с мрачным удовольствием сообщил заведующий лагерем.
Раф почувствовал, как на него волнами накатывает паника.
— Эдуард Ронднуарович, газета будет! Когда ее сдавать надо?
— Сегодня, — почти не скрывая иронии, Чернов великодушно добавил: — В течение дня. Сам рисовать будешь?
Раф потупился. Дети, конечно, уже начали рисовать, но им наверняка нужно помогать, над оформлением точно нужно было подумать ему, вожатому... А времени осталось — день. Какое там день! Полдня...
— Сам, — удовлетворенно заключил Чернов. — Иди-ка, перепоручи свой отряд Белкину, бери ватман и приходи ко мне в кабинет.
— Сюда? — поразился Раф.
Заведующий нахмурился.
— Всему тебя учить, что ли? Все бы на глазах у детей делали за них их же работу... Ты же вожатый отряда, Конфеткин. У тебя должен быть авторитет. Не успел как следует обязанности распределить — исправляйся.
Насчет обязанностей или авторитета разговаривать с Черновым было опасно. У самого заведующего был такой авторитетище, что Раф снова почувствовал себя пятиклашкой.
— И все-таки...
Чернов смерил его очередным тяжелым взглядом, и Конфеткин осекся.
— Через полчаса чтобы был тут.
Потомственный аристократ итальянских кровей, а ныне скромный заведующий пионерским лагерем "Красный Октябрь" Эдуард Ронднуарович Чернов медленно сходил с ума.
Вожатый второго отряда Раф Конфеткин рисовал в его кабинете стенгазету.
А время близилось к девяти вечера. Отбой для младших, танцы у старших. И никого, ни одного человека на всем проклятом этаже.
А ключ — в двери.
— Черт, — тихо, но с чувством произнес Чернов.
Конфеткин удивленно поднял голову.
— Рисуй, рисуй... у меня смета не сходится, — заведующий убедительно помахал перед Рафом какими-то бумагами в синей папке.
Раф снова уткнулся в газету.
Оформление ему удалось: рамка патриотичного ярко-алого цвета на белом ватмане — лаконично, броско, символично, в конце концов.
Чернов в который раз ехидно отметил, какие правильные у него наклонности. Красные галстуки, это же надо. Очень... партийно.
Под пристальным взглядом заведующего Конфеткин ежился, сам толком не понимая от чего. Интуиция подсказывала ему: что-то не так!
— Ерунда какая-то, Эдуард Ронднуарович, — Раф попробовал разрядить обстановку. — Тут девчонки уже статью вписали, теперь она за рамки выезжает. Что делать?
— Газеты делать вовремя, — сообщил заведующий. — Показывай, что у тебя там выезжает. За рамки.
Конфеткин отложил кисть и осторожно приподнял расстеленный на полу ватман.
Чернов оторвался от меню столовой, которое бессмысленно созерцал уже двадцать минут с весьма деловым и сосредоточенным лицом.
— Асимметрично сделай, — подсказал он.
— Куда уж асимметричнее... — пробормотал Раф и снова взял в руки кисть.
Чернов убрал меню в ящик стола и достал сценарий праздника Нептуна.
Конфеткин возил кистью по ватману. Сосредоточенно закусив губу, конечно же.
Чернов сделал глубокий, успокаивающий вдох.
Конфеткин тоже вздохнул, схватил карандаш — красный, какой же еще — и принялся штриховать верхний угол газеты, практически распластавшись на ватмане.
"Никогда еще я не оказывался в такой нелепой ситуации", — смущенно подумал Раф.
Правая рука Чернова медленно отпустила сценарий и скользнула под стол.
"Никогда еще я не оказывался в такой нелепой ситуации" — Чернов невесело усмехнулся и левой рукой включил радиоприемник.
В звенящей тишине заиграло что-то из классики.
— У нас тут филиал искусств просто, — Конфеткин неловко улыбнулся, снова принимаясь за гуашь. — И рисуем, и Бетховена передают...
— Сумасшедшего дома у нас филиал, — отозвался Чернов, медленно расстегивая одной рукой ремень.
Из приемника донесся громкий, пронзительный аккорд, и Раф решительным жестом нанес на газету последний штрих, опрокидывая баночку с гуашью.
— Черт!
— Рисуй звездочки, — подсказал Чернов, завороженно гипнотизируя запястье Рафа. По светлому рукаву расползались алые брызги.
Конфеткин снова склонился над газетой. Колени начинали затекать, глаза — уставать, и Раф почему-то упорно не мог заставить себя посмотреть на заведующего, как будто в рисовании газеты на полу красной гуашью было что-то... что-то, как минимум, диссидентское.
Он быстро затянул потуже галстук.
"Придушу", — тут же с тоской подумал Чернов.
Этим же чертовым галстуком.
— Конфеткин, куда ты тянешься... руками своими, — выдохнул он, стараясь не думать о том, куда еще мог бы тянуться руками Конфеткин. — Как закончишь — галстук стирать, лицо умыть!
Раф поспешно закивал, возвращаясь к газете. Взгляд заведующего, казалось, стал осязаемым, он тяжело давил Рафу на лопатки. Ему хотелось поежиться от ощущения какой-то странной опасности, которая висела в воздухе, несмотря на успокаивающее бормотание приемника.
Конфеткин вытянул окончательно затекшую правую ногу. Чернов нахмурился и решительно закопался в отчетах. Раф продолжал рисовать, опираясь на локоть, и осторожно косился в сторону заведующего. Тот сосредоточенно читал какой-то листок, и его лица не было видно.
Сердится, что ли?
Раф от души надеялся, что его положение не нарушает дистанции и не выглядит очень развязным. Если бы он знал, в каком положении находился заведующий лагерем, он бы, конечно, переживал значительно меньше.
Чернов еще раз бросил быстрый взгляд на склонившегося над ватманом вожатого, решительно прибавил громкость приемника, схватил старую медицинскую карту Тик-Така и закусил губу, понимая, что в самое ближайшее время его мир разрушится окончательно.
— Я тоже люблю Грига больше, чем Бетховена, — отозвался с пола Раф. Он медитировал на почти доделанную газету, старательно отводя глаза от заведующего. Он кожей чувствовал — что-то не так. Что-то очень не так.
Его рука еще машинально держала кисть, и красная вода медленно капала с нее на пол.
А часы пробили десять.
Работа кипела, Конфеткин склонился над столом, покрывая поля стенгазеты равномерной штриховкой.
А за спиной Рафа стоял заведующий лагерем. Стоял и ничего не видел — ни размеренных движений руки, ни радостного заголовка, ни белой поверхности ватмана. Мир Эдуарда Ронднуаровича сузился до ярко-алого пятна галстука и полоски светлой, незагорелой кожи над ним. Он стоял за спиной вожатого, пожирая взглядом его шею, и расстояние между ними медленно, неумолимо сокращалось.
Конфеткин машинально продолжал рисовать, чувствуя, как на него волнами накатывает паника. Он затылком чувствовал тяжелый взгляд заведующего — такой, как полчаса назад... Раф опустил голову, старательно пряча лицо. Правая рука Чернова лежала на столе и давно уже не держала карандаш. Рафу казалось, что он чувствует чужое дыхание на своей шее.
Он сделал еще несколько неровных штрихов и тоже выпустил из рук карандаш.
Творилось что-то странное.
— Эдуард Ронднуарович... — неуверенно начал Раф, когда окончательно перестал понимать, что происходит.
Что-то подсказывало ему — надо обернуться, выпрямиться, что-нибудь сказать и уйти, наконец, спать. Но странная робость сковывала его, мешая поднять голову. Как в детстве, когда не можешь войти в этот страшный кабинет и мнешься на пороге, разглядывая сбитые носы сандалий.
Они оба замерли. Рафу казалось, его сердце колотится так оглушительно, что его слышно на весь кабинет. Он смотрел, обмирая, как чужая рука с силой сжимает край стола, как напряженно подрагивают пальцы, а потом вторая рука легла ему на плечо и сжала так же сильно. Раф дернулся, едва не вскрикнув от неожиданности, и снова замер, когда услышал порывистый вдох, и его шеи внезапно коснулось чужое дыхание.
Чернов судорожно выдохнул, пытаясь взять себя в руки, но руки его не слушались. Перед его глазами одна за другой проплывали такие картины, за которые стоило бы отстранять от педагогической работы пожизненно. Он с трудом осознавал, что уже двумя руками держит Рафа за плечи, что сжимает их до синяков и что Раф едва заметно дрожит, когда чужие губы прижимаются к его плечу и обжигают через рубашку.
Конфеткин был комсомолец, отличник, умница, и как раз поэтому на свете осталось очень много вещей, к которым его в жизни не готовили. Он смотрел прямо перед собой широко раскрытыми глазами и абсолютно ничего не видел. Алые буквы прыгали со строчки на строчку. Он чувствовал, как сильные руки сжимают его, гладят лопатки и давят на плечи — так, что он уже опирается на стол локтями, чтобы окончательно на него не лечь. Он чувствовал, как сухие, быстрые поцелуи — только прикосновения губами, не больше — застывают на его плечах. Он вдруг все понял.
И резко обернулся.
Глаза заведующего жадно блуждали по его лицу, грудь тяжело вздымалась, а рука с силой сжалась на галстуке.
Кто же так узлы завязывает, Раф? Ты его как собрался снимать, через голову?
Конфеткин судорожно собрал расползающиеся мысли в кучу, пытаясь совладать с собой, и вцепился в плечи Чернова, отстраняя его от себя. Жест получился убедительным несмотря на дрожащие руки. Их взгляды пересеклись, и потрясенный Раф увидел, как потемневшие глаза напротив его лица постепенно приобретают осмысленность.
— Эдуард... Ронднуарович! — выдохнул Раф, опуская руки и с облегчением чувствуя, как ослабевает железная хватка на его предплечьях.
Лицо заведующего приобрело нечитаемое выражение. Он посмотрел на Рафа долгим, тяжелым взглядом, медленно подался вперед и замер, положив голову ему на плечо.
Раф колебался несколько долгих мгновений, а потом провел слегка подрагивающей ладонью по его затылку. Затем снова отстранил от себя и быстро прижался губами к его щеке.
И торопливо вышел из кабинета.
"Рафик К. — мазила!"
Раф невольно улыбнулся. Надпись на старой липе принадлежала, конечно, Шишкину; он каждый матч голосил, что Рафа нужно или на ворота, или в запасные. Как давно это было? Три года назад? Четыре?
Разностальгировавшись, Конфеткин не сразу сообразил, что вышел прямо под окна столовой и вздрогнул, когда до него неожиданно донеслось:
— Конфеткин! Раф! Ну-ка стой!
Тетя Нутелла взволнованно махала ему из окна мясорубкой. С мясорубки капало что-то зеленоватое. Зрелище было настолько впечатляющим, что Раф прибавил ходу.
— Что-то случилось, Нутелла Ореховна?
— Случилось, случилось, Конфеткин, — она смотрела на Рафа довольно сердито. — У тебя дети сегодня чуть на реку одни не ушли вместе с компотом! Ты где был в это время?
В это время Рафик бродил по лесополосе и погружался в уныние, но об этом он, естественно, умолчал.
— С каким компотом? — невпопад переспросил он.
— Из алоэ! — отрезала Нутелла. — Тебя заведующий обыскался!
Конфеткин тяжело вдохнул. По понятным причинам идти к заведующему не хотелось. Раф избегал его уже третий день, потому что абсолютно не представлял, как теперь себя вести, что делать и как строить коммунизм.
— Ты чего приуныл, Конфеткин? Нагоняй ждешь? — сочувственно спросила тетя Нутелла и добавила, задумчиво разглядывая мясорубку: — Давай-ка помоги мне кактусы шинковать, подождет наш заведующий, в отличие от компота на полдник.
В любое другое время Раф бы вежливо отказался, сославшись на дела, потому что колоть руки о чертовы кактусы вовсе не хотелось. Но в этот раз он был рад любой отсрочке.
Когда спустя час он шел к Чернову, настроение немного поднялось. У тети Нутеллы Конфеткин до крови исколол руки, досыта наелся варенья, устал и твердо решил действовать по ситуации. Правда, он никак не мог определиться, как же ему теперь звать заведующего. Полным именем после того случая со стенгазетой — как-то глупо. А просто "Эдуард"...
Раф покрылся холодным потом. Это звучало слишком... неофициально.
— Конфеткин, ты чего под дверью мнешься? — внезапно поинтересовались из кабинета.
Вот это слышимость здесь!
Раф мысленно выругался (вслух он себе этого позволить, конечно, не мог — вожатый, как-никак) и вошел в кабинет, плотно прикрывая за собой дверь.
Конфеткин много раз представлял себе, как невозмутимо спросит, что случилось, посмотрит на Чернова, будто ничего не произошло, а потом забудет об этой истории навсегда. Но на деле вышло совсем по-другому: едва переступив порог, Раф в подробностях припомнил все, что старательно вытряхивал из головы, моментально смутился, и, глядя куда угодно, кроме Чернова, спросил:
— А что, Эдуард... Ронднуарович, что-то случилось?
И мысленно отвесил себе хороший подзатыльник.
Ну конечно, случилось. А то он сам не помнит, что именно. И вполне может случиться еще раз.
Раф понятия не имел, что еще можно сказать, а главное, он не очень представлял, что дальше делать. Мысли одна страшнее другой проносились в его голове, и краем глаза он видел, как Чернов убирает в сторону газету и...
— Конфеткин, где сценарий ко Дню Нептуна?
Сердце Конфеткина пропустило два удара и забилось вдвое чаще.
Чернов называет его по фамилии. Он всех зовет по имени, а его назвал по фамилии два раза за три минуты, и...
Какого еще к черту Нептуна?
— Ты что, забыл про Нептуна? — тихо уточнил заведующий лагерем, и Раф понял, что пропал. Когда Чернов начинал разговаривать таким тихим голосом, это предвещало бурю.
— Эдуард Ронднуарович, мы подготовимся, я просто...
— Забыл, — подсказал Чернов и добавил совсем уж тихо: — И чем же ты занят был, позволь спросить?
Раф был занят душевными тревогами, но решил не делиться этим. Он сосредоточенно смотрел на ползущего по столу жука.
— Молчать будешь, — заключил Чернов. — Ну тогда я тебе скажу, чем ты был занят. Ты три дня бегал от меня по всему лагерю, а твои дети были предоставлены сами себе! Что скажешь в свое оправдание?
— Я был взволнован, — мрачно сообщил Раф жуку. Поднять глаза на Чернова становилось все труднее. Раф шел сюда с гнетущим предчувствием, но никак не ожидал, что заведующий будет отчитывать его, как тринадцатилетнего.
— Так взволновался, что забыл о своих обязанностях? — ядовито уточнил Чернов. — И что тебя так взволновало?
Раф все-таки поднял голову, потрясаясь такой удивительной выдержке. Или наглости. Черт возьми, он издевается, что ли?
— Вы бы мне еще выговор влепили за рисование стенгазеты после отбоя, Эдуард... Ронднуарович.
В кабинете повисло напряженное молчание. Было слышно, как за окном носятся и галдят беззаботные дети.
— Конфеткин, ты рвешься об этом поговорить? — наконец нарушил молчание Чернов. — Пожалуйста, я тебя слушаю.
Раф в последнюю очередь рвался об этом говорить, но и делать вид, что все в порядке, у него не получалось. Чувствуя, что окончательно запутывается, он тихо спросил:
— Что это... было вообще такое?
— А то ты не понял. Не маленький уже, — мрачно ответил Чернов. — Еще вопросы есть?
Раф порывисто вздохнул и сделал шаг по направлению к столу.
— Есть вопрос.
В конце концов, не бегать же ему теперь от заведующего до конца смены! Он уже студент, вожатый, взрослый человек...
Чернов поднял лицо, и Раф чуть снова не стушевался. Но пересилил себя и произнес:
— Да, Эдуард Ронднуарович, есть вопрос... У меня галстук правильно завязан?
Глаза Чернова потемнели; он поднялся из-за стола, подошел к Конфеткину вплотную и цепко ухватил его за подбородок, приподнимая голову.
Раф твердо решил не разрывать зрительный контакт. Несколько долгих секунд они неотрывно глядели друг на друга.
А потом Чернов разжал хватку и отвел глаза.
Руки его скользнули к шее Рафа, начиная медленно развязывать узел. Пальцы осторожно гладили ключицы, затем одна рука зарылась в волосы на затылке, а другая принялась расстегивать верхнюю пуговицу рубашки.
В этот раз Раф почти не вздрагивал, когда Чернов склонил голову и начал покрывать сдержанными поцелуями его лицо, шею и плечи. Конфеткин смотрел в потолок, рассеянно думая о том, что это совсем не страшно, и он всегда может уйти. В конце концов, он сам еще ничего не делает. И хотя все это противозаконно, конечно, но не сдал же он Тик-Така, когда тот расколотил злосчастное окно, с которого все началось?
Через полчаса Раф осторожно шел по коридору, стараясь никого не разбудить: уже объявили отбой. Конфеткин проверил, правильно ли застегнуты пуговицы на рубашке, аккуратно ли завязан галстук, и, не дойдя пары метров до спальни, повернул назад.
Сна не было ни в одном глазу, и он решил тихонько дойти до душа.
Эдуард Ронднуарович Чернов включил горячую воду и потянулся за мылом.
День выдался напряженным. Впереди была подготовка ко Дню Нептуна. Как назло, Реанимацын извел все запасы снотворного на Тик-Така Задохликова. У того обнаружилась внезапная склонность к лунатизму, и это плохо сказывалось на ночном отдыхе девочек в левом крыле. Когда в темноте мимо их комнаты кто-то медленно и чинно расхаживал ночи напролет, они впадали в истерику, боялись и просились домой.
В общем, в лагере творился обычный рабочий сумасшедший дом, а о вожатом второго отряда Чернов отказывался думать принципиально.
Он устало закрыл глаза, намыливая голову и растирая руками затекшую шею. Хотелось массаж и в Италию. Сколько лет он уже не выезжал за рубеж? Надо бы встретиться с Рощиным...
От раздумий Эдуарда Ронднуаровича отвлекли негромкие шаги. Чернов потянулся за полотенцем, раздраженно прикидывая, кому еще мог понадобиться душ в два часа ночи.
Так. Светловолосая макушка. Тик-Так снова ушел во сне из лазарета?
— Не думал, что тут еще кто-то... Ох, Эдуард Ронднуарович! — Раф замер, удивленно глядя на замотанного в полотенце заведующего.
— Конфеткин, да ты издеваешься, — усмехнулся тот.
Раф помотал головой. Ситуация получилась довольно дурацкая: весь лагерь спал, кроме, может быть, Дирола Анафероновича, и только ему, Рафу Конфеткину, немедленно, срочно, прямо-таки безотлагательно понадобилось искупаться.
Чернов стиснул зубы. Сцена в собственном кабинете еще не до конца его отпустила, и видеть перед собой вожатого второго отряда в голом виде (а в каком еще виде тот мог заявиться ночью в душевую?) было просто невыносимо. Раф же пребывал в некотором ступоре. Взгляд его задержался на аристократических руках Чернова, которые он от переизбытка чувств неосознанно стиснул, совершенно упустив из вида зажатое в правой ладони мыло. Оно тут же выскользнуло и радостно ускакало куда-то за перегородку.
Повисшую тишину нарушала только льющаяся вода и, как казалось Рафу, его громкое сердцебиение.
— Эдуард Ронднуарович... а вы мыло уронили, — сообщил он, делая шаг к заведующему.
Чернов смахнул пену с мокрых волос.
— Да, Конфеткин. Уронил. Иди и подними, помоги начальству после... трудового дня.
И тоже сделал шаг вперед.
Полотенце медленно сползало на пол.
— А оно нам понадобится, да? — уточнил Раф и, обмирая от собственной наглости, положил руки на мокрые плечи Эдуарда Ронднуаровича.
И услышал в ответ хриплое:
— А это, Конфеткин, уже от тебя зависит.
Конфеткин еще не знал, что после окончания смены его ожидает неделя в солнечной Италии.
Но это уже другая история.